Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)
— Ты куда, мужик? — остановил его голос одного из отдыхающих и прояснил ситуацию. — Там мертвяк лежит, туда нельзя.
Только тут внизу, у камней, отчётливо проявилась одинокая фигура милиционера и некое подобие человека между двумя валунами.
В это время к месту происшествия прибыла спецмашина, но к «дикому» пляжу проехать не смогла. Трое или четверо людей в форме спустились по откосу, откинули камни, которыми была присыпана голова погибшего, уложили тело на большое одеяло и понесли к машине. Милиционеры прошли рядом с Филькой, и он увидел сине-белую скрюченную руку, торчащую из-под газет, которыми покойника накрыли сверху. Один из милиционеров шёл вслед за процессией и нёс в руках мужские брюки и рубашку, а также женские босоножки.
— А бабу так и не нашли, — сочувственно заметил стоявший рядом мужчина.
Машина уехала, и люди стали медленно наполнять каменистый пляж.
Папа, Филя и женщины спустились вниз, но чувствовали себя все не самым лучшим образом. Желая сменить тональность настроения, папа потащил Фильку купаться, но за несколько шагов до воды Филька упёрся и молча показал рукой отцу на волны. Мириады красных божьих коровок упали к этому времени в Черное море, и волны, накатывавшие на камни были словно пропитаны кровью.
Отец не стал настаивать. Он только погладил Фильку по голове и сказал:
— Если бы люди помнили, сколько в этом море пролито настоящей крови, то на пляж бы не ходили.
Красные волны становились всё выше, а в ушах у Фильки звучал приглушённый женский крик, который почудился ему накануне ночью…
К полудню в Одессе, даже у моря, становилось невыносимо жарко, и папа уводил Фильку обедать в какую-нибудь столовую, подальше от пляжа, ибо в близлежащих «общепитах» стояли километровые очереди.
Иногда они отправлялись в долгое путешествие на Привоз, который лично для Фильки не представлял ничего особенного, если не считать толпы людей и вонючих рыбных рядов. Папа покупал сушёные креветки, огромные абрикосы, яблоки, груши и жирные вяленые рыбины.
После дневных процедур наступали длинные южные вечера.
На ужин их часто зазвали московские барышни, куда и уплывал копченый рыбец вместе с бутылками пива «Жигулевское».
Быстро проглотив сочный помидор и кусок колбасы «Московской», Филька оставлял папу на попечение дам и улепётывал во двор, где его уже дожидалась небольшая, но дружная компания двенадцати- тринадцатилетних сверстников из близлежащих домов и строений.
Верховодила шайкой Женька, внучка хозяина дома.
Крепкая, мосластая девка обязана была родиться мальчишкой, но в небесной канцелярии всё перепутали и отправили её в Одесскую жизнь в женском обличии.
Днём и ночью Женька ходила в одном и том же выгоревшем на солнце купальнике, а точнее — в трусах, потому что две сморщенные тюбетейки на её плоской груди трудно было назвать лифчиком. Отсутствие какого-либо намёка на бюст компенсировалось длинными красивыми ногами. Когда она переступала груды отдыхающих на пляже, головы вполне почтенных отцов семейств дружно поворачивались в направлении её движения. Жёны начинали нервничать и немедленно напоминали мужьям одну из легенд, которая гуляла по всем приморским городам, но чаще всего её правдивость отстаивали одесситы.
По этому преданию, именно здесь, на пляже «Аркадия», впервые случился акт морального разложения и бесстыдства, который тогда ещё не назвался так умно — нудизмом. В один из дней на пляже появились две девицы — в чем мать родила. Невозмутимо пройдясь вдоль кромки моря, они нырнули в его прохладную негу и принялись беззаботно плескаться. К моменту их погружения вся пляжные холостяки и прикидывающиеся таковыми уже выстроились длинной шеренгой у воды, а женатые мужчины, под возмущенные комментарии своих «половин», переминались с ноги на ногу у семейных подстилок, стараясь придать выражению своих лиц оттенок возмущения. В море посыпались груды претендентов на более близкое знакомство с русалками, но те, не реагируя на возбуждённые шутки и призывы, выбрались на берег и под женские крики: «Куда смотрит милиция!» — продефилировали в обратном направлении.
Милиция честно смотрела туда же, куда и все.
Двое молодых сержантов долго не решались предпринять никаких действий, ибо подобное нарушение ещё не было описано в инструкциях социалистических органов правопорядка, но, подбадриваемые криками передовиц производства, приехавших на законный отдых из разных концов СССР, густо краснея, сержанты подошли к девушкам и предложили им «немедленно пройти в отделение». Девушки набросили на себя одежонку и отправились в сопровождении стражей порядка в сторону каталажки, под свист и улюлюканье толпы малолетних ценителей женской красоты.
Главные события же начались через несколько минут после того, как пляжники вернулись к своим одеялам и полотенцам, к аккуратно разложенным штанам и рубашкам.
Пляж «почистили» начисто.
Часы, бумажники, а кое-где и вся одежонка перекочевали в чьи-то ловкие и предприимчивые руки.
Сногсшибательный трюк с русалками удался на славу.
Именно эту душераздирающую историю повторяли, как бы невзначай, своим мужьям матери почтенных семей, замечая их реакцию на Женькины ходули.
Женьке было наплевать на все взгляды и реакции, она уходила в сторону каменистой косы, где вместе с пацанами ныряла среди огромных валунов, собирала горы мидий и затем жарила эти ракушки на куске железа. Жаренные мидии были экзотикой, но среди пляжников находилось достаточное количество гурманов-смельчаков, к ним прикладывался круг постоянных клиентов, так что к вечеру у Женьки скапливалась весьма приличная сумма денег. Часть добычи она отдавала деду, а остальное тратила по своему усмотрению.
Женька была страстной картёжницей.
Неисправимой.
Каждый вечер, в глубине дедова дворика, у маленького покосившегося деревянного стола, она собирала мальчишек из всей округи и до глубокой ночи с упоением резалась в «буру», «секу», либо в элементарное «очко».
Ей всегда было чем расплатиться, но проигрывала она редко. Обанкротившихся противников она не торопила с немедленными выплатами долгов, а затягивала в круг игры ещё больше, когда же сумма проигрыша становилась значительной, то у мальчишек оставался выбор — либо навсегда, с позором, быть изгнанным из числа уважаемых мужчин, либо свистнуть деньги у мам и пап.
Филька быстро накопил проигрыш в десять рублей, и перед ним встала аналогичная проблема. Папа носил с собой немного денег, остальные хранились в особой книжке, которую он держал в закрытом чемодане.
Воровать Филька не любил.
Он, конечно, обдирал яблоневые сады на Гончарке и даже, однажды, стоял на «стрёме», когда взрослые хлопцы вскрыли ларёк и вынесли оттуда два ящика вина и сигареты, но некий внутренний критерий, неизвестно откуда взявшийся, заставил его более не ввязываться в подобные истории.
Он с большим удовольствием отправлялся на честный промысел — после окончания футбольных матчей стайки мальчишек, с мешками и сумками в руках, мгновенно очищали трибуны от пустых бутылок из-под пива и лимонада.
В близлежащих от стадиона приемных пунктах стеклотары у них принимали мешки с посудой без очереди, но по десять копеек за бутылку, при установленной цене в двенадцать и семнадцать.
Дирекция стадиона, приёмщики посуды и её сборщики — все были довольны, а у Фильки возникала необходимая всякому нормальному мужчине наличность, позволяющая увеличить круг развлечений и удовольствий.
Но сегодня он должен был вернуть десять рублей.
Папа весело смеялся и бренчал на гитаре в комнате у москвичек, а Фильку бросало в жар и в холод, и ключ от чемодана обжигал руку.
Сердце гулко билось в груди, как тогда, у подворотни с врагом, и решение пришло так же просто — Филька засунул ключ в задний карман папиных брюк и вернулся к «игральному» столу.
Трое резались в «очко».
На приход Фильки особого внимания никто не обратил, лишь когда прыщавый Витька «снял банк», Женька обернулась и указала Фильке на свободное место у стола:
— Садись, будешь четвёртым!
— Я не буду, — коротко отрезал Филя, — у меня всего два рубля.
В принципе, Женька была не жадной и иногда милостиво прощала неудачи партнёров, но сегодня ей крупно не везло, и это её страшно злило.
— Значит, отыграешься! — тоном, не терпящим возражений, приказала она и, вдруг, расхохоталась. Ей пришла в голову весёлая мысль, и она поспешила выдать её окружающим.
— У кого не хватит денег — будет раздеваться! Майка — рубль, штаны — два, трусы — три!
Филька с ужасом представил себе процедуру публичного раздевания, но отказаться от предложения уже просто не мог — быть банкротом не означало быть трусом.
Прыщавый Витька захихикал, самоуверенно поглядывая на принадлежащую ему мятую кучку рублей и горку мелочи.
